НЮРНБЕРГ

Воровство исторической памяти

Как ученые противостоят попыткам переписать историю Блокады

Кому и зачем нужны спекуляции вокруг одной из самых чудовищных страниц российской истории? Как защитить правду о жертвах и подвиге ленинградцев? Руководитель проекта «Нюрнберг. Начало мира» Наталия Осипова – о том, почему наше общество увлеклось игрой в «неоднозначность» и какие утраты понесло историческое сознание спустя 80 лет с начала Блокады.

В музее «Бункер Жданова», под Смольным, среди экспонатов – фигура мальчика лет пяти-шести, в военной форме, склонившегося над столом. Это реальный персонаж – сын второго секретаря Ленинградского обкома Алексея Кузнецова, члена Военного совета города, кстати, придумавшего сажать в парках и садах Ленинграда овощи, что очень помогло жителям в Блокаду. Вы же помните тот знаменитый снимок – огромные капустные кочаны на фоне Исаакия? Все правда. Двоих детей и жену Кузнецов отправил в эвакуацию, с отцом остался младший сын, который жил в этом бункере. Такова была блокадная этика, которой подчинялись руководители Ленинграда, в том числе. Да, речь идет именно о том самом «бункере Жданова», о котором постперестроечная разоблачительная журналистика и ангажированная историография слагали легенды и мифы: сюда якобы возили живых барашков, кур-несушек, колбасы и окорока, противни ромовых баб и мешки конфет.

• 

Но вы сходите сами в тот бункер, проверить фактуру. Толстенные двери, небольшие помещения с низкими потолками, высокие пороги-переборки, отделяющие одну зону от другой – ощущение тесноты, тяжести, скованности, будто находишься в подводной лодке. Однако согласно разоблачительному апокрифу, именно здесь пировали циничные партийные бонзы, обрекшие жителей на голодную смерть своим бездарным руководством и заодно исполнявшие приказы Сталина загубить свободолюбивый город, предпочитавший Кирова московскому вождю. А вот немцы, зато немцы… немцы были не против вывести из города людей, чтобы сохранить тысячи жизней и налить им баварское.

Пропагандистский нарратив, опрокидывающий всю историю Блокады и отменяющий подвиг ленинградцев, в последние 30 лет разрабатывается неустанно. И старатели настолько преуспели, что в какой-то момент стало неловко говорить о величии и героизме блокадников, заранее не извиняясь и не упоминая о людоедстве, трупоедстве, спекуляциях на черном рынке, обжорстве и общем расчеловечивании.

Мы не заметили, как нам навязали повестку деконструкции Блокады. Обратите внимание, что с прямым и чистым сообщением о подвиге блокадников в общественное поле никто, за исключением разве что ученых, не заходит.

Обратимся к исключениям. В Петербурге на конференции «Нюрнбергский процесс. Судьба и роль блокадного Ленинграда», приуроченной к 80-летию исторического события, встретились историки, публицисты, эксперты, архивисты, переводчики, дипломаты, чтобы обсудить актуальные проблемы изучения Блокады. Это только кажется, что историческое событие навсегда вписано в учебники и его уже не вырубишь топором – увы, история стала политической наукой, а значит, подвержена коньюнктуре.

Удивительно, но вокруг, казалось бы, безусловных решений Нюрнберга в отношении Блокады разворачиваются сейчас бои. Один из ключевых сюжетов в истории Великой Отечественной недостаточно изучен и имеет недостаточную источниковую базу – не все документы до сих пор введены в научный оборот, рассекречены, опубликованы, что дает почву для различных интерпретации. Вплоть до тех, что «Нюрнбергский процесс не доказал виновность немцев в организации голода». А дальше – уже известный мостик к лукулловым пирам Жданова и советской власти, которая сама и убила-с, и, значит, не имела права предъявлять счета в Нюрнберге нацистам.

Между тем ленинградцы внесли огромный вклад в сбор доказательств и подготовку процесса. Самые известные свидетели от СССР представляли как раз Ленинград — священник Николай Ломакин, благочинный всех церквей города и области в Блокаду, рассказывавший о заполненных трупами дворах церквей, бомбардировках кладбищ, о голодных смертях, директор «Эрмитажа» Иосиф Орбели, блестяще пикировавшийся с адвокатом нацистов и доказавший, что выпущенные по Эрмитажу 30 снарядов против одного – по Дворцовому мосту – это не случайность, а намеренное уничтожение культурных ценностей, и крестьянин деревни Кузнецово Пороховского района (входившей в Ленинградскую область) Яков Григорьев, рассказавший о сожжении мирных жителей, самому младшему из которых было четыре месяца, а самой старшей – сто восемь лет. Дело о Блокаде рассматривалось несколько дней – 19, 22, 27 февраля 1946 года. В ходе разбирательств касались не только разрушений Ленинграда, но и Павловска, Царского села, Петергофа и Михайловского, находившегося тогда в составе Ленинградской области. Согласно акту Ленинградской городской комиссии – ее данные были представлены трибуналу – в нарушение всех конвенций о ведении войны, подписанных Германией, на мирных жителей за почти 900 дней осады сброшено 107 158 зажигательных и фугасных бомб, по городу выпушено более 150 000 артиллерийских снарядов. 16747 ленинградцев убиты, 33 782 ранены в ходе этих обстрелов и бомбардировок. Количество же умерших от голода подсчитать точно невозможно, называют цифры — 632 тысячи, около 800 тысяч, 1 млн 200 тысяч, 1 800 тысяч человек.

Среди 200 (!) тонн документов, представленных советской стороной в Нюрнберг, вклад Ленинграда не измерен, но огромен.

Увы, в силу множества причин, иногда совершенно не политических, а ситуативных, за 75 лет наша страна не издала документы по Нюрнбергу. Фактически то, что мы не издали нашу часть – не только стенограммы заседаний на русском, но саму доказательную базу, корпус документов, привезенных в суд, – позволяет говорить о том, что полного собрания документов по процессу не существует в природе. Ведь английское, французское и немецкое издания, в которых есть стенограммы и документы, представленные другими тремя странами-участницами – Великобританией, США и Францией – без советских документов не могут считаться полными.

И эта лакуна – тема для огромного количества спекуляций, иногда смешных, чаще —  возмутительных. Скажем, один из аргументов, которые используются в борьбе с исторической правдой – что в Нюрнберге не была доказана виновность немцев в Блокаде. Виновность доказана, однако на тот момент в международном праве не существовало запрета на ведение войны и осуществление геноцида с помощью голода. Чем и воспользовались нацисты. Только в 1946 году будет введено понятие геноцида как преступления, а запрет на ведение войны голодом пропишут в женевских конвенциях аж в 1977. И все это произойдет именно благодаря Нюрнбергу и трагедии Блокады. В приговоре обвинение в блокаде Ленинграда фигурирует в отношении Альфреда Йодля, начштаба оперативного руководства Верховного командования вермахта, в квалификации «бессмысленное разрушение города». Но в эти непростые детали пропагандисты антиблокады, разумеется, не намерены посвящать публику.

Вторая глобальная и относительно новая тема спекуляций – та, что немцы готовы были вывести мирных жителей из города и кормить их, и, значит, это «людоедская советская власть» виновна в смертях блокадников. Между тем, тут историография накопила огромную доказательную базу. 8 июля 1941 года начальник штаба командования сухопутных войск Франц Гальдер пишет в дневнике после совещания верховного главнокомандования германских вооруженных сил: «Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы будем кормить в течение зимы» (этот документ был представлен на процессе). 16 сентября 1941 года Гитлер в беседе в рейхсканделярии с немецким послом в Париже Отто Абецем высказывается так: «Ядовитое гнездо Петербурга, из которого так долго ключом бьет яд в Балтийское море, должно исчезнуть с лица земли. Город уже блокирован; теперь остается только исстрелять его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и все, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будут уничтожены. Азиаты и большевики должны быть изгнаны из Европы. Период 250-летнего азиатства должен быть закончен».

18 сентября 1941 года Гитлер издает приказ, согласно которому капитуляцию Москвы и Ленинграда не следует принимать, даже если будет предложена. Через года фюрер шлет привет дилетантам из одноименного журнала и телеканалу «Дождь»*, которые не потрудились загуглить «документы о Блокаде». «Сдать Ленинград» в понятном им варианте – так, чтобы предателям выдали баварское и добрый шмат сала – было нельзя. Нацисты не собирались кормить жителей. 21 сентября 1941 года отдел обороны верховного главнокомандования вооруженных сил Германии пишет аналитическую записку, в которой говорится: «Сначала мы герметически блокируем Ленинград и разрушим его артиллерией и, возможно, вместе с авиацией. Когда террор и голод сделают своё дело, откроем отдельные ворота и выпустим безоружных людей… Остатки «гарнизона крепости» останутся там на зиму. Весной мы проникнем в город (если финны сумеют это сделать раньше, то не возражать), вывезем все, что осталось ещё живого, в глубь России и передадим район севернее Невы Финляндии». Думаете, что вот это вот свидетельствует о том, что жителей кормили бы? Вот и нет. Нацисты собирались пропагандистски предложить Рузвельту — или взять на довольствие оставшееся после террора и голода население Ленинграда или вывезти людей в Америку на судах под нейтральным флагом, – предложить, понимая, что этого не будет.

22 сентября 1941 выходит знаменитая секретная директива (представленная в Нюрнберге) «О будущности города Петербурга», согласно которой «фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта… Предложено тесно блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей». Если и этого мало, вот еще один приказ, от 13 сентября 1941 года, по 1-й пехотной дивизии вермахта под руководством генерал-майора Филиппа Клеффеля, стоявшей в нескольких километрах от Ленинграда: «перед дивизией участок фронта — окружение Петербурга с мирными жителями. Будем обходиться с ним, как с крепостью, и голодом заставим его сдаться. Эта борьба требует, чтобы у нас не появилось ни малейшей жалости к голодающему населению, даже к женщинам и детям. Они являются русскими, которые, где это только было возможно, совершали жестокие преступления в отношении наших товарищей. Поэтому я приказываю, что ни один русский солдат и ни одно гражданское лицо, будь то мужчина, женщина или ребенок, не будет пропущен через наш фронт. Их следует держать на расстоянии огнем наших частей, находящихся на передовой, а все же если они прорвутся — расстреливать».

На момент Нюрнберга не все эти документы были известны историкам и юристам, процесс готовился и проводился довольно быстро. Но сейчас у нас есть время тщательно «поработать с документами» и издать их популярно, с комментариями и фотографиями, не только для специалистов, но и для широкой публики. Надеюсь, этим займется только что созданный Институт истории Обороны и Блокады Ленинграда.

Хорошо, что создан, плохо, что только сейчас. Как и бункер Жданова – он превращен в музей и открыт только 2019 году, а легенды о кощунственных пирах циркулируют уже лет 30.

Государство и общество опаздывают. Но оно и понятно. Мы не ожидали, что по этому направлению будет предпринято гуманитарное, идеологическое и ментальное нападение. Мы не были готовы к тому, что начнется массированная спланированная кампания по уничтожению исторической памяти и обесцениванию блокадного подвига.

Мы долгое время стеснялись говорить об огромных жертвах среди мирных жителей страны. Народу, в основе национальной идентичности которого подвиг, героизм, Победа, а не сдача и поражение, – трудно найти адекватный язык для разговора о страданиях и мученичестве. Только через 75 лет после Нюрнберга мы подобрались к общественному обсуждению огромной и болезненной темы геноцида мирного населения СССР и готовы квалифицировать, в том числе юридически, массовые убийства и террор против граждан СССР как геноцид. Блокада же — крайний и вопиющий случай геноцида. А когда мы решили заняться темой, то оказалось, что уже написан мощнейший отрицательный нарратив. Хотите поговорить о жертвах? Отлично! Нас встречают писатели, историки, кинематографисты, у которых заготовлены цитаты, мемуары, письма, дневники и просто художественные осмысления. Создана целая индустрия изучения слабости и низости, которые, разумеется, тоже были в блокадном городе. Мы выросли на историях об ученых, которые не съели ни единого зернышка из коллекции Вавилова, и работниках зоопарка, которые спасали бегемота, отказывая себе в необходимом, – на примере людей, которые отказались быть жертвами, выбрав достоинство и человечность. Но вдруг все высокое, чистое, недостижимое, как подвиг святых, подвергается сомнению и скепсису. Нам заявляют – все было не так! Посмотрите, вот вам отрезанная рука за оледеневшим окном, а вот – сваренная в холодец нога. Но даже те, кто стремится переписать историю Блокады, не могут предъявить ничего кроме сомнительных свидетельств (есть некое фото ромовых баб да дневник партработника Рибковского, к достоверности которого и происхождению масса вопросов). Историки устали отвечать на вопросы об «обжорстве Жданова» – тот же не мог есть сладкое, страдая диабетом. Но не важно – любой единичный факт, который удается откопать, раздувается до обобщений. И уже вместо героя-защитника, который через весь город идет на завод или в больницу, предстает мародер-убийца, который заманивает в квартиру себе подобных и убивает ударом топора, чтобы потом съесть. Доктор Лектор времен войны. Низким людям приятно думать, что героизма и святости не существует.

Алексей Красовский снимает фильм «Праздник», где показаны «блокадники» – ученый- разрабочик биологического оружия и его жена, вцепившаяся в спецпаек, их дочь, неразборчивая в связях, дезертир-шантажист и даже блокадница-воровка. Сюжет крутится вокруг еды – при этом у единственной голодающей, что постоянно падает в обморок, лоснятся щеки. Это, так сказать, полюс негодяев, обжиравшихся в Блокаду. Хотя ученые утверждают – да, была иерархия потребления, в зависимости от роли в городском и военном хозяйстве, но речь шла не об излишествах, а о повышенной норме. При этом есть реальный пример ученого с мировым именем, знаменитого физиолога, князя Алексея Ухтомского, автора учения о доминанте, который, несмотря на неоднократные предложения эвакуироваться, остался в городе и умер здесь в 1942 году от голода и болезней. Вот герой для кино, а не фейковый биолог-жлоб, не так ли? Но нет, конечно, не так – героя-блокадника, который, умирая, завершал научную работу и помогал городу, не «продашь» на фестивали и прогрессивной прессе.

Идущий прямо сейчас ограниченным прокатом «Блокадный дневник» Андрея Зайцева исследует тему слабости на другой лад. Героев там нет, даже плохих, все утратили или человеческий облик или дух, истончились до степени теней-зомби – и бродят по заиндевевшему городу, в котором нет жизни. Сбрасывают трупы с лестницы, выбирают, кого из детей не кормить, жадно пожирают детдомовский хлеб. Но уже без огонька, вяло. Нам говорят: а все документально, в основе картины – дневники Берггольц и Гранина. Вы же читали о женщине, которая скормила труп одного своего ребенка другому? Почему не снять фильм, в котором женщина решает уморить голодом одного из детей, чтобы семья выжила, и сказать, что он снят по дневникам Берггольц? Ведь именно этот поэт сформулировала в нашем сознании святость блокадного подвига. В конце концов, это ее великие строки – «Никто не забыт, ничто не забыто» – формула нашей исторической памяти. Поэтому кино о том, как теряют человеческий облик блокадники, разумеется, снимается с опорой на авторитет поэтессы.

С ключевой в истории Блокады фигурой Ольги Берргольц деконструкторы разбираются отдельно. Читаем книгу Полины Барсковой «Седьмая щелочь» (приз Академии критиков премии «НОС»). Погрузившись в литературную блокадную среду, авторка наводит любопытную оптику: «скромный литсотрудник» Лидия Гинзбург противопоставляется конъюнктурной Берггольц, которая «стремится превратить в литературный успех миллион смертей» и хочет не только выжить, но и преуспеть. Анна Ахматова там пишет свое знаменитое «и мужество нас не покинет» и спешно покидает город, пока ее «Мужество» «внушается блокадникам ее дивным голосом по радио». Там авторка, вольно предположив, что Алексей Герман снял фильм «Трудно быть богом» именно о Блокаде, описывает далее кадры из фильма как исторические факты: «Город тонет в экскрементах и грязи, в городе постоянно происходят насилие, унижение, резня». Зато автор романа «Блокада» коллаборационист и сотрудник нацистской власовской прессы Анатолий Даров (Духонин), способный «выявлять в потоке пропаганды очертания реальности», создает, в логике Барсковой, «энциклопедию» и «атлас» блокадной цивилизации, которым стоит доверять как непрошедшим советскую цензуру. Да, вот такие пропагандистские фокусы на трех пальцах.

Пока ученые сидят в архивах и изучают документы, у нас кипит адов медиа-котел по переработке исторической памяти в анекдоты, сплетни, подлые карикатуры и зловонные фантазии. А к каждому читателю и зрителю историка не приставишь.

Мы даже не можем спокойно обсудить вопрос – герои или жертвы жители города? Потому что спокойный ответ будет таков: в юридической трактовке понятия геноцида – разумеется, жертвы. Современное международное право так это расценивает. С точки зрения исторической памяти народа – герои, выстоявшие и не потерявшие человеческого. Сохранившие себя и город. Павшие, но живые.

Один из наших ученых на форуме сказал: жаль, что мы не можем возить всех наших детей в Освенцим, как это делают в Израиле.

Не можем. Но мы можем возить всех нашей детей страны на Пискаревское кладбище, самое большое кладбище Второй мировой войны. Полмиллиона павших, 186 братских могил – холмы в траве без крестов, звезд, памятников. Залитая скорбью земля. Наши мертвые, которые нас не оставляли в беде все эти годы. Теперь надо защитить их. И научить детей защищаться от живых, которые умеют изощренно лгать о мертвых.

*СМИ, выполняющее функции иноагента.