Весточка из Болгарии
Судьба ровестницы Великой отечественной войны.
22 июня 1941г. день памяти и скорби, одна из самых страшных дат в истории России. Прошло много лет, но наше поколение осталось в той войне. Война нас убивала, воспоминания о войне убивают всю жизнь. Многие сейчас стараются стереть из памяти , переписать историю, но нельзя забыть миллионы погибших и простить человеконенавистничество.
Только из нашей семьи с войн не вернулось трое. Вечная память.
Я –Тошева/Веселова/ Алина Михайловна родилась за 2 месяца до начала Великой Отечественной войны в Псковской обл. д.Дубровно
В мае 1995г. в Москве меня спросили:
«Почему немцы тебя не убили, разве они только еврейских детей убивали?”. Я не знаю, как я осталась жива.
Мама, Веселова Анна Дмитриевна, работала в сельской больнице д.Дубровно.
Отец Веселов Михаил Васильевич работал на Балтийском Кораблестроительном заводе в Ленинграде.
В июне 1941 г. отец приехал к нам, обрадовал маму, ему в связи с рождением дочери, завод дал комнату в коммунальной квартире и, наконец, мы могли жить все вместе. Но радость и планы на совместную жизнь в Ленинграде сломала война.
Сразу же после объявления войны 22 июня 1941 г. отец вернулся в Ленинград. Папу оставили работать на заводе. Вместе с тысячами ленинградцев он переживал блокаду – голод, бомбежки, был ранен. Отец умер от голода в 29 лет в 1942 г.
Соседи завернули тело отца в простынь и оставили перед подъездом дома. Я до сих пор не знаю, где он похоронен. Mестом захоронения считаю Пискаревское кладбище, которое обязательно посещаю, когда бываю в Ленинграде, чтобы поклониться отцу, ленинградцам, похороненным на этом скорбном поле.
В справке, которую мне выдали на Балтийском заводе в 2005 г. записано: „Веселов Михаил Васильевич уволен ввиду смерти 26 марта 1942 г.” На память об отце остались только несколько фотографий да матерчатый мишка , которые мне передала сестра отца, пережившая также со своей семьей блокаду в Ленинграде.
Уже в июле 1941 г. Псковская область была оккупирована.
22 июля, спасаясь от немцев, мама со мной на руках вместе с другими жителями деревни ушла в лес. Трудно представить, как мама с 3-месячным ребенком могла выжить в лесу, в землянке. Мама мне рассказывала, что она просила солдат, пробивавшихся из окружения к Ленинграду, взять нас с собой, чтобы быть с отцом вместе, но впереди был долгий путь пешком через леса, болота, наступала осень и никто не решился взять ее с грудным ребенком.
С наступлением холодов женщины с детьми вынуждены были вернуться в деревню. Началась жизнь под немцами, оккупация.
В 1942 г. мама связалась с партизанским отрядом и стала передавать в отряд медикаменты и перевязочные материалы, выполняла и другие поручения из отряда. Как пишет мама в своих воспоминаниях, она это делала с большим чувством долга и не думала о последствиях.
Осенью 1943 г ночью, по доносу, маму арестовали. Мама мне рассказывала, что когда ее уводили, я цеплялась за нее, плакала, кричала, просила взять с собой, а мама мне только говорила: ”тебя зовут Лина, запомни”. Немец грубо оттолкнул, и я осталась одна. Мне было тогда около 2-х лет. Потом меня взяла в свою семью главврач больницы, где работала мама, Турбина Серафима Сергеевна.
После ареста мама прошла тюрьму в г.Порхов, концентрационный лагерь Саласпилс , в конце войны была отправлена в фашистский лагерь во Франции. После освобождения из лагеря в 1944г. маме предложили работать в госпитале для советских граждан при Посольстве СССР. От предложения остаться работать и дальше она отказалась, т.к. всю войну ничего не знала о муже и о дочери со дня ее ареста. Вернулась на родину, сопровождая эшелон с ранеными до г.Рязань. В Ленинграде у сестры отца мама узнала, что муж умер в блокаду в 1942 г., а я жива и нахожусь у ее родителей.
Вместе с семьей Серафимы Сергеевны меня угнали в Германию. Меня иногда спрашивают: «А что ты могла в таком возрасте запомнить?». К счастью, я помню не все, но многое врезалось в память на всю жизнь. Везли нас в товарных вагонах, спали на полу, было очень холодно, тесно, очень хотелось пить и есть. Почему-то очень запомнилось, как в дождь помогала выжимать ватное одеяло, чтобы снова им накрыться. Но самое страшное было, когда лязгал засов (до сих пор тот звук в памяти), и приходили немцы, и когда приходилось прыгать из вагона во время бомбежек.
Запомнила свою первую » детскую » песню:
Вагоны качаются, ночь надвигается,
На землю падает тревожный сон
Прощайте улицы родного города,
Прощайте девушки, отец и мать,
Страна любимая все вспоминается
Везут в Германию нас погибать…….
Баланды реденькой по полтарелочки
И приказали — привыкай!
Никогда , ни от кого больше не слышала этих слов.
Помню, как „погибла” в вагоне моя первая и единственная кукла. До сих пор вижу, как иду по земляной платформе, ищу ямку поглубже, чтобы ее похоронить, а мне тогда и 3-х лет не было.
Привезли нас в г. Любек (Около Гамбурга, на Балтийском море), где в фашистском лагере за колючей проволокой прошло полтора года моего „детства”. По немецким архивным данным, я находилась там с с 11 марта 1944 г. по 25 мая 1945 г.
Жили мы в бараках (несколько лет после возвращения называла дома бараками), дети жили отдельно от взрослых, спали на нарах „валетом”, ходили в деревянных колодках. Чувство голода, холода, страха перед немцами и во время бомбежек запомнилось. Все время хотелось есть, и мы, дети, ходили на помойку, искали остатки пищи. В надежде, что нас не накажут строго, женщины посылали нас за соленой рыбой, она была в бочках. Как мы ее оттуда доставали, я не знаю, но помню, что скользкую рыбу прятали под платье и потом отдавали взрослым. Я помню единственное свое платье-сарафанчик, вероятно кто-то подарил. Оно было все в дырках и заплатках. В нем меня и вернули на родину.
Лагерь был освобожден союзниками. Война для меня закончилась только 25 мая 1945 г. — это знаменательный для меня день — нас отправили на Родину.
Я в неоплатном долгу перед Серафимой Сергеевной, низкий поклон за то, что она сохранила мне жизнь, не отдала на усыновление в немецкую семью, вернула домой.
Мне очень хотелось с ней встретиться после войны, я подавала в розыск по Псковской и Ленинградской области.
В 1976 г. съездила в д.Дубровно, разговаривала со многими односельчанами, но никто о послевоенной судьбе Серафимы Сергеевны и ее сына Сережи не знал.
Первое, что я увидела, войдя в деревню, это 2- этажное разрушенное здание — напоминание о войне. Это была больница, в которой работала мама. Березы росли в здании и были выше 2-го тажа. Так природа залечивала раны войны. Около больницы — вросший в землю деревянный домик, в котором мы жили.
Женщина, с которой я заговорила по дороге, сказала, что она хорошо знала мою маму, вместе жили в лесу, в землянке. Она рассказала, что на свой страх и риск привела с собой в лес корову, которая спасла мне жизнь, т.к. у мамы пропало молоко. Она меня познакомила с другими односельчанами, которые помнили маму и много хорошего мне рассказали о ней. В соседней деревне, как оказалось, живет моя родная тетя, сестра отца. Когда мы с ней встретились, она сначала не признала меня, потом все-таки пригласила в дом и рассказала, что после ареста мамы она приносила мне хлеб, но в свою семью побоялась взять. Больше мы с ней никогда не виделись. Это былo нелегкое свидание с детством .
После возвращения на родину Серафима Сергеевна написала родителям мамы, что я жива, и они могут за мной приехать. Сестра мамы, тетя Зоя, у которой в войну погиб муж, поехала за мной и отвезла в село Ильинское Череповецкого р-на, Вологодской обл. Первый вопрос, который я ей задала, когда она сказала, что приехала за мной и повезет меня к бабушке с дедушкой был: «А бить они меня не будут?” и только, когда тетя сказала, какие они добрые и как ждут меня, я согласилась с ней поехать. Ехали мы через Ленинград, остановились у сестры отца тети Шуры, узнали, что отец мой умер. Отдала мне несколько его фотографий, мишку, которого отец не успел мне подарить, куклу своей дочери. У куклы была разбита головка, я ее жалела и назвала блокадной.
На Московском вокзале, пока тетя Зоя оформляла билет до Череповца, ко мне подошли военные, стали расспрашивать куда я еду и где моя мама. Я им ответила, что маму и папу убили немцы, а я еду с тетей к родненьким бабушке с дедушкой.
В Череповец приехали рано утром, было еще темно. Долго шли по деревянным тротуарам, а я все спрашивала: «Когда же будет наш барак?». В Череповце остановились у родственников, а на следующий день поехали в деревню через р.Шексну. Река уже вставала, маленький параходик затирало льдом. На другом берегу ждал дедушка на лошади.
Все село вышло встречать и все плакали. Я была единственным ребенком в районе, который прошел ад фашистского лагеря.
Вернулась опухшей от голода, с паразитами в теле и в одежде. Отмыли в русской бане, больше года меня выхаживали, боролись с паразитами, ограничивали в еде.
Я просыпалась в 5 утра, когда бабушка топила русскую печку, и просила хоть корочку хлеба. За обедом я собирала все крошки со стола, объедки и прятала.
Мне все время хотелось есть. Я часто ходила на колхозную ферму к коровам и ела дуранду (отходы при производстве подсолнечного масла). Это для меня было лакомством. Вечерами к нам приходили односельчане и просили меня рассказать о пережитом. Я рассказывала, они плакали, а я не понимала, почему. В детстве не воспринимаешь трагедию, потом перестала рассказывать.
HЕДЕТСКИЙ ВЗГЛЯД.
Ведь за плечами Жизнь, которой и
На взрослую хватило бы с избытком.
В 2 месяца – война, а в 3 – в лесу, в землянке.
Когда мне было года полтора осталась я без мамы
а в три – Германия, фашистский лагерь,
где голод, холод, нары, спать валетом,
колодки деревянные на тонкой, детской ножке,
а под подолом платья — селедка тухлая с помойки.
Так взрослые велели — хотели есть.
Сегодня бабушка со мной
Ждала она с войн детей своих
И трое не вернулись
По настоянию бабушки меня крестили дома, церкви не работали. Дали имя мамы — Анна, никто не надеялся, что она осталась жива и вернется.
Когда я немного окрепла, дедушка стал играть на балалайке, а я плясала. Так проходила моя психореабилитация. Как сейчас вижу – зима, сумерки, дедушка зажигает керосиновую лампу, бабушка ставит самовар, пьем чай, приходят соседи, начинаются разговоры, потом дедушка берет балалайку, и я начинаю плясать. Особенно любила плясать под „Калинку“.
Бабушка, Мария Михайловна и дедушка, Дмитрий Дмитриевич Крупенины, были крестьянами.
Все 4 года они ждали детей с войны.
На младшего Николая получили похоронку, в 18 лет ушел добровольцем на фронт, погиб в 19 лет. Погибли два зятя.
О дочери, моей маме и обо мне они не знали ничего всю войну. В 1945 г. вернулись с фронта их средняя дочь с мужем. Они прошли войну от Битвы за Москву, Оборону Ленинграда до Германии.
К счастью остались живы.
Очень часто к нам приходила Валя Крупенина, она была одинокая, как и многие женщины послевоенного времени. Женихов взяла война. Она садилась около русской печки, грелась, слушала, дремала, потом тихо уходила. На Вале держался весь колхоз, вернее, на ней и тяжеловозе Марате. Я часто ходила с ней на ферму к Марату, ела вместе с коровами дуранду (жмыхи), мне всегда хотелось есть.
Когда Марат постарел, выработался, Валя отвела его в город. Вернулся Марат в виде колбасы. Раздавали ее по трудодням в летней церкви, где в это время был склад. Мне было так его жалко, я плакала, умоляла, настояла, чтобы не приносили в дом эту колбасу.
Дом наш был с зимней и летней комнатами. На зиму летнюю комнату заколачивали, экономили дрова, русскую печку топили раз в день, она согревала весь дом. В печке готовили обед, пекли хлеб (караваи) в больших круглых формах и вкусные пироги по праздникам. Вкуснее хлеба и пирогов я никогда и нигде больше не ела.
На русской печке грелись и лечились. Когда зимой заносило снегом баню, то печка становилась и „баней”. Когда печка остывала, выстилали дно соломой, забирались туда с тазиком горячей воды и мылись…
Mужчин в нашей деревне было мало, не вернулись с фронта. Помню дядю Ваню, он был председателем нашего колхоза, на войне он потерял ногу, сделал протез из полена. Он тоже часто к нам заходил, поиграть со мной.
Дети в деревне после войны очень рано взрослели, начинали работать – прополка, уборка сена, колосков, а осенью – уборка картошки, льна, свеклы, турнепса. За это мы получали 5 копеек на трудодень. Часто ходили за ягодами (земляника, морошка, гоноболь, черника, брусника, клюква). Благодаря нашим северным витаминам я и поправилась.
Мама вернулась из плена в конце 1945 г., когда я уже называла ее сестру мамой, никто не надеялся на ее возвращение.
Маму часто вызывали на допросы в НКВД. Она возвращалась измученная, заплаканная, но не жаловалась и ничего не рассказывала. Я ее очень жалела, рано повзрослела и очень рано у меня появилось чувство ответственности за маму.
В 1965 году мама была награждена медалью «20 лет Победы» и занесена в списки партизанского отряда. Умерла мама в 60 лет.
Учиться я начала в начальной школе с.Ильинское. Школа наша размещалась в зимней церкви. В двух помещениях школы (церкви) одновременно училось по два класса. В летней церкви сначала был склад, а потом устроили клуб. В деревне не было ни радио, ни электричества. Четыре года я готовила уроки при свете керосиновой лампы.
После окончания начальной школы я могла продолжить учиться только в городе. Маме, вернувшейся из концлагеря, не разрешали жить в городе, не имели мы права жить и в Ленинграде. Комнату в Ленинграде мы потеряли, но Ленинград на всю жизнь остался родным, любимым городом.
С 5- го класса, с 11 лет до окончания школы, я жила по частным квартирам, в домах с печным отоплением, воду носили из колонки. Помогала хозяевам, нянчилась с детьми. Часто по ночам ходила разгружать хлеб в магазин. За это давали по батону.
Мама приходила ко мне по воскресеньям, приносила картошку, молоко. Когда я ее провожала, мне не хотелось оставаться опять с чужими людьми было обидно до слез, иногда до истерики, почему я опять должна жить с чужими людьми. 6 лет моей самостоятельной жизни в городе прошли с разными хозяевами и, конечно, отразились на здоровье.
Большим событием в жизни города стало строительство Металлургического завода в 1949 г. Уже в 1955 г. выдала чугун первая доменная печь, а в 1958 г была первая плавка мартеновской печи.
После окончания школы в 1958 г. я работала в цехе „КиП и Автоматика” Мартеновского цеха. Мое рабочее место было на площадке мартеновской печи. Я поддерживала исправность приборов и регуляторов, контролирующих и поддерживающих температуру, давление, расход газа и воздуха в печи, готовила термопару для измерения температуры стали в печи перед открытием летки. Часто показания прибора перепроверялись дедовским способом — по сливу металла. И когда результаты совпадали можно было открывать летку и 250 тонн, а потом 500 тонн стали — в разливочном ковше. Разлив стали это очень красивое, незабываемое зрелище!
Когда я пришла в цех, один из сталеваров сказал: ”куда смотрит отдел кадров, присылает в такой цех детский сад?!”. Работа действительно была очень ответственная, но я ее очень любила, очень серьезно относилась к своим обязанностям и ко мне стали уважительно относится и считаться со мной. Мне не исполнилось и 18 лет, как мне доверили работать самостоятельно по сменам. Помню, как однажды зимой ночью стала гаснуть печь перед плавкой — это значит, что в печь не поступает воздух, это грозит очень серьезной аварией: 250 тонн стали застынут в печи ”козел”. С дежурным теплотехником мы проверили все мои регуляторы, заслонки. Даже на крыше Мартена проверили воздухозабор. Все было в порядке. А давление воздуха падало, печь гасла. Наконец, спустились под печь, в нижний пролет, нашли и устранили неисправность. Плавка бьла спасена.
Я помню, с каким неподдельным энтузиазмом тогда работали, как посвящали плавки праздникам или рождению ребенка. Особенно мне запомнилась плавка, посвященная полету Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года. Когда сообщили о полете, весь цех ликовал! Один из сталеваров взял слово и сказал „В этом событии есть и наша заслуга – мы варим сталь и для космоса!”.
В 1960 г. я получила комнату от завода, Наконец мы с мамой смогли жить в нормальных условиях, это было счастье. До этого мы с ней два года жили в частном деревянном доме, в 6-метровой комнате почти без отопления. Потом к нам переехала и бабушка.
В 1963 г. по путевке завода я перешла с 3-го курса Северо- Западного Политехнического института на 3-й курс Московского Энергетического Института.
В 1964 г, летом в составе интернациональной бригады я работала на целине. Мы строили загоны (катоны) для овец. После окончания работы на заработанные деньги поехали на поезде до Иркутска, останавливаясь на день в каждом из крупных сибирских городов. Несколько дней прожили на Байкале в станции Лимнологического института, ходили в тайгу за кедровыми орехами. Это незабываемо. Осенью 1964 г. в Кремлевском Дворце Съездов состоялся вечер целинников.
Институт закончила в 1967 г. В том же году вышла замуж за болгарина Тошева Людмила, с которым учились в одной группе 4 года. Решение выйти замуж за иностранца далось очень тяжело. Людмил заручился поддержкой мамы и последним аргументом в принятии решения было, что мы поедем в Болгарию строить социализм. Мама с нами жила до 1971 г., когда мы снова вернулись в институт. Муж учился в аспирантуре, я работала на своей кафедре. В 2017 г. отметили золотую свадьбу, у нас сын, внучка и внук.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ СОЮЗ БЫВШИХ МАЛОЛЕТНИХ УЗНИКОВ ФАШИЗМА
Одна из самых трагичных и неизвестных страниц Великой Отечественной Войны — дети войны, дети оккупированных немцами территорий. Многие из них попали в фашистские лагеря на территории России, Белоруссии, Украины, Германии. У нас по разному сложилась судьба после войны, но всех нас объединяет детство за колючей проволокой фашистских лагерей, гетто, тюрем.
Весной 1988 г. в «Известиях», «Комсомольской Правде», «Правде» впервые были опубликованы статьи о детях — узниках фашистских лагерей — «Дети войны, oткликнитесь!». Этот призыв был обращен и ко мне.
Низкий поклон Владимиру Васильевичу Литвинову, писателю, публицисту, подвижнику, человеку щедрой души, который открыл трагичную страницу В.О.В., отдал себя делу защиты прав малолетних узников, Альберту Лиханову, председателю Детского фонда.
В память о преступлениях фашизма против человечности и детства и во имя сохранения оставшихся в живых, в день памяти и скорби 22 июня 1988 г. в Киеве малолетние узники фашизма объединились в МЕЖДУНАРОДНЫЙ СОЮЗ БЫВШИХ МАЛОЛЕТНИХ УЗНИКОВ ФАШИЗМА.
На коференциях, встречах, антифашистских форумах в своих выступлениях мы всегда рассказываем, как жестока Война и, чтобы то, что мы пережили, никогда не повтоpилось.
Нет войне, Нет фашизму, Нет!
КУКЛА ЖАНЕТ
Когда мама уезжала из Франции, французы подарили ей для меня куклу, в надежде, что я осталась жива. Я назвала ее Жанет по имени девушки, подарившей куклу. На грудке у куклы было было вышито: Franse Paris iune 1944 g.
С куклой Жанет в музее «Непокоренныe» в Киеве 2013 г.
Эта кукла была всегда со мной до апреля 2000г., когда на Второй международной встрече бывших малолетних узников фашизма в Москве я подарила ее Международному союзу бывших малолетних узников /МСБМУ/, членом которого являюсь с 15 мая 1995 г. Сейчас эта кукла находится в Киеве в музее „НЕПОКОРЕННЫЕ”. В сентябре 2013 г. я была участницей юбилейной конференции, посвященной 25-летию образования Международного союза бывших малолетних узников фашизма. Сходила в музей и встретилась со своей куклой. Встреча была незабываемой, ведь с ней столько связано и ее не видела 13 лет.
В Международный день освобождения узников фашизма, 11 апреля 1996 года, в день скорби и поклонения всем, кто не вернулся, в день надежды, кто остался и кто живет, сложилось стихотворение:
Благодарю судьбу, что в огне войны жива осталась,
Благодарю судьбу, что живу.
Благодарю судьбу, что не убили, не сожгли,
в топку крематория не бросили.
Баландой реденькой по полтарелочки поддерживали жизнь.
В этот день кладу цветы к могиле тех, кого убили
И кто уже полвека не видит солнце, лес, траву,
Не слышит пенье птиц и плеск реки.
Они не радуются, не огорчаются, не плачут по вновь погибшим
не ЖИВУТ
Тошева /Веселова/ Алина Михайловна
Член Международного и Российского Союзов Бывших малолетних узников фашизма 22 июня 2021 г
