№51-55— Коллекция писем бывших малолетних узников фашизма из фондов газеты «Судьба» Государственного архива Республики Бурятия
В 2023 г. Государственный архив Республики Бурятия принимает участие в гранте «перекличка…..» реализуемым БФ газета «Судьба». В целях обеспечения доступа к уникальным архивным документам, их популяризации как часть грантового проекта была задумано — создание электронной коллекции писем бывших узников с последующим их представлением в сети Интернет.
В результате анализа архивных документов фонда № р -2105 «газета Судьба — издание международного Союза бывших малолетних узников фашизма» были выявлены 50 писем за период 1991-2004 гг.
В результате выполненной работы пользователям предоставлена возможность увидеть, как общий перечень документов электронной коллекции, так и получить доступ к электронному образу оригинала.
Электронная коллекция доступна на сайте газеты «Судьба» и Государственного архива Республики Бурятия www.gbu-garb.ru.
Документ № 51
Из письма-воспоминания узника нацизма В. Ц. Бачева о Всесоюзной встрече бывших малолетних узников фашистских концлагерей в г. Киеве в 1988 г.
Российская Федерация, г. Новороссийск, 1989 г.
22-23 июня 1988 г. в г. Киеве состоялась Всесоюзная встреча бывших малолетних узников фашистских концлагерей. Трудно передать словами и на бумаге — какая это была встреча! Во-первых, нужно особо отметить и передать чувство большой благодарности от имени всех собравшихся, от имени всех израненных и истрепанных войной сердец Киевскому отделению Детского фонда имени Ленина. За радушный прием и организованную встречу. Так же как и 43 года назад, Киев первый смог принять целый эшелон измученных, больных и обездоленных детей, чудом уцелевших в фашистских лагерях смерти и вернувшихся на Родину — мать, хотя и сам г. Киев стонал от ран войны и своих сирот было вдоволь. И не только принять, но и оказать тепло, которое ой как нужно было этим полуживым детям.
А сама встреча… сколько слёз, сколько объятий, сколько воспоминаний от того ада. Куда только не занесла судьба этих маленьких и многострадальных крох, тогда еще не совсем понимающих, куда нес их рок событий. Что уготовила им эта коричневая чума? Знали и видели только одно -смерть, трупы, человеческие стоны и жестокая плетка палачей. Oх как сурово она впивалась в маленькие исхудалые тельца. И никто не знал, что будет завтра? Нужно только сегодня собраться силами, не упасть от истощения, не показать этим палачам, что ты слаб, иначе…иначе (слабых и больных не должно быть – это не предусмотрено программой машины уничтожения). Нужно выстоять, нужно выстоять… чтобы уцелеть завтра. Вон он, эсэсовец, что-то обратил взор на тебя, что-то прищурил глаз, неужели ты ему не «понравился», неужели ты так ослаб, неужели сейчас подойдёт и укажет палачам тебя плёткой, неужели все кончилось?
И так каждый день… каждый месяц — неужели и опять неужели. Вот что осталось в памяти и больных сердцах, приехавших на эту встречу моего знакомого Дегтяренко.
Василия Федоровича, проживающего в настоящее время в гор. Каневе Черкасской области, унесла судьба даже в Италию и лишь только в июле месяце 1948 года он смог снова вернуться на Родину. При встрече стояли и рассказывали друг другу о своих странствиях. Трудно поддавался разговор… дрожало тело, язык был неуправляемым. А сколько таких судеб? Кто попал во Францию, кто в Финляндию, большая часть — в Германию.
Ох, как давно напрашивалось это встреча. Как давно нужна была всем нам. Так давно мы ее ждали. Так долго не думали о нас. Горько и больно, за тех, кто ее не дождался. Ох! Как горько! Годы, годы…Малолетние узники с сединою на висках и валерьяновскими каплями в сумочках и карманах.
Больно и обидно за тех, кто дождался этого времени, а всё ещё остаётся в тени ото всех и всего, без внимания, поддержки и пр.
Как правильно отметил на Киевской встрече А.А. Лиханов (председатель Всесоюзного детского фонда им. В.И. Ленина), что на нас все эти годы смотрели, чуть ли ни как на врагов народа. Всё зажималось, забиралась и подвергалось преследованию. И не секрет, что некоторые угодили уже в наши лагеря, подвергаясь унижениям, оскорблениям и лишениям.
Ho мы живём, всем смертям на зло, хотя многих и многих уже не досчитываемся. На киевский встрече было официально заявлено, что из каждых 10 угнанных детей остался жив только один. И примерно должно быть в живых около сот тысяч человек. Однако на встрече оказалась только около восьмисот, из которых: из Белоруссии — 168, из Украины – 146, из Российской Федерации 48, из Узбекистана – 8 и т.д.
Я, правда, никого не встретил из Узбекистана, хотя усердно искал встречи, думается, что даже если это и достоверная цифра – 8 человек, все равно в Узбекистане должно быть гораздо больше бывших малолетних узников, т.к. Средняя Азия очень много приняла и приютила военных и послевоенных сирот (в настоящее время, когда печатался номер, в Узбекистане посчитывается более 150 человек).
К Вам обращаются живые бывшие узники военного прошлого! Где же Вы, дорогие наши великомученики?! Чем больше нас отзовётся – тем интереснее будем жить. Значит мы — сила. Ничто и никто нас не смогло сломить <…>
Будем жить одной семьей, будем заботиться друг о друге, помогать, наконец, друг другу, коль не помогали нам раньше. А ведь сейчас все нацелено к улучшению наших жилищных условий. В Киеве была разработана специальная программа и ближайшее время она претвориться в жизнь…
Основание: ГАРБ. Ф.Р-2105 Оп.1 Д.166.Л.4-7.
Документ № 52
Из письма узницы нацизма А.И. Гарбуль в Эстонский Союз бывших малолетних узников с воспоминаниями о пребывании в немецких концлагерях
Эстония, г. Таллин, январь 1994 г.
…Я, нижеподписавшаяся заявляю, что во время немецко-фашистской оккупации Белоруссии, в сентябре месяце 1941 г. я была арестована немцами за помощь партизанам в г. Освея Полоцкой области и была посажена тюрьму г. Освея, затем переведена в концлагерь г. Освея, потом меня увезли в Латвию в концлагерь Саласпилс, потом увезли в Польшу, там я побывала в концлагерях г. Варшавы, Освенцим, Майданек, затем меня увезли в Германию в концлагерь Равенсбрюк.
В свои молодые годы в 23-27 лет почти четыре года нахождения в фашистской неволе, в концлагерях смерти я видела все ужасы злодеяний над людьми-узниками фашистских концлагерей, видела как немцы и их пособники, уничтожали, стариков, женщин, детей разных национальностей, трудоспособных узников гоняли на работу на фабрики, заводы, на шахты, на сельхозработы к немецким баронам, голодными работали по 12-14 часов, видела как голодных истощенных детей приобщали к работе плетками, видела как от разных болезней, и голода умирали сотни, и сотни людей узников концлагерей, лечения не было, все это я подтверждаю.
Вот одно, из злодеяний запомнившееся мне, по сей день оно перед моими глазами, это было в Польше. Я тогда в 1942 году находилась в концлагере Майданек, нас большую группу узников гнали на работу в поле, копать картофель, на наших глазах в стороне, недалеко, находилась большая партия узников -женщин и детей разных возрастов, среди них было много еврейской национальности.
Немцы разожгли костер, и стали хватать детей, и живыми бросать в пылающий большой костер, плач, вопли, крики обезумевшие матери бросались в костер, хотели спасти детей, солдаты в немецкой форме стреляли в женщин, и вилами кололи детей, вилами подбрасывали их в огонь, в считанные минуты всех женщин и детей уничтожили в большом огненном костре, и запах горелого человеческого мяса еще долго витал в воздухе…по сей день предо мной эта страшная картина, ужасное видение, я с содроганием вспоминаю все это, на что, даю свои показания…
Основание: ГАРБ. Ф.Р-2105 Оп.1 Д.168.Л.8.
Документ № 53
Из письма бывшей узницы Р.Н. Синицыной (Карконен) от лица узников г. Ломоносова и района Ленинградской области с воспоминаниями о войне, жизни в послевоенные годы
Российская Федерация, Ленинградская область, г. Ломоносов, 1994 г.
…Судьба наша сложилась тоже очень нелегко. Можно написать прямо с первых же дней войны 1941 г. Мы жили на оккупированной территории, с первых же дней прихода фашистов у нас отобрали скот, выгнали со своих домов, вселили к соседям по несколько семей в дом, а это был точно не помню, август или сентябрь месяц. Перебивались мы всей деревней, чем придётся, как придется. Так было до мая 1942 г. В мае же 1942 г. нас всех выгнали с деревни Старая Буря Ломоносовский р[айо]н, Ленинградская обл[ас]ть. Гнали пешком до Волосовского р[айо]на Пензенской обл[ас]ти сельцо совхоз и загнали нас семей 20 в конюшню, а на другой день мы, все кто был в этом совхозе, должны были пойти в соседнюю деревню Каськово, где находился штаб немецкий. Это нужно было всех нас зарегистрировать, а после этого нам на шею надели бирки с номерами.
Родители ходили на работу, т. к. их гоняли с 6 утра, и до 10 вечера мы были предоставлены сами себе, жили чем придется, никаких пайков никто не получал, а у местных жителей тоже все было отнято, питались травой, крапивой. День ото дня мы, дети, теряли силы, а рядом было поле, посеянное зерном, но туда мы не смели ходить, и так все лето.
В сентябре началась уборка этого зерна, но его убирали немцы совместно с нашими родителями, т. е. они только следили, чтобы зерно, не дай бог, попало хоть горстка кому-то в карман. Так нас продержали до октября или ноября 1942 г. в этой конюшне, после вывезли в Кингисеппский р[айо]н Ленинградской области, там были концлагеря, там уже были тысячи и тысячи семей за колючей проволокой.
Там нас продержали 1 месяц и в декабре 1942 г. привезли на станцию Кикерино Волосовского р[айо]на Ленинградской обл[ас]ти, погрузили в товарняки и возили нас так до 1943 г. А сколько бомбили и там в этом сельце и в эшелонах сколько было больных, мертвых с вагонов, их не выгружали, все запихивали под нары. Где-то весной 1943 г. нас привезли в Эстонию, в концлагерь «Клоге», с вагонов нас, детей и старых немощных стариков и старушек, кто мог, несли и помогали вести, поселили в бараки картонные, что там было страшно вспоминать, умирали люди сотнями сотен. Их не хоронили, а складывали в штабеля и сжигали, а нас, всех и детей и взрослых, выгоняли из бараков смотреть. Еда была какая-то коричневая вонючая баланда, да черный кусочек хлеба, в нем опилки, какая трава и если чуть отрубей. Дожили мы так до ноября 1943 г. И вот она долгожданная Финляндия. Шли на пристань, кто мог, а кто не мог, тут-же пристреливали на месте, а остальные шли дальше на пароходы. Не могу спокойно писать, слезы застят глаза, может и с ошибками, где получается, грамоты мало, да руки уже не те, да и не привыкли наши руки писать. Привезли нас в Финляндию, а там манна с неба, нам рай в кавычках. Те же лагеря с одного в другой был. 1 Турку 2 Агози и 3 Ренго и со всех лагерей, родители наши ходили работать к хозяевам. Если смилостивится хозяйка или хозяин, то мама, бывало, принесет пол-литра молока и грамм 300 хлебца, и если она поработает хорошо, а уже если что-то не так-то ни, то-что это, но и в лагере ни ей, ни нам ничего не давали. Кости наши были обтянуты кожей, одним словом, живые трупы. Не сладко было нам в этой Финляндии. Нечего вспомнить, мама уходила в 5 утра, приходила в 10-11 вечера, мы её очень редко видели. Летом пасла коров хозяйских, их и доила, и кормила, и убирала за ними, ходила ночевать только в лагерь.
Так было до 1945 года и вдруг, радости не было предела, мы едем домой на родину. Это было 1945 г. Но не тут-то было. Привезли в Выборг. Правда, когда стали собираться на родину, которую у нас отняли с первых дней войны, нас не пустили в Ленинградскую обл[асть]. Тогда кое-кто из финнов принесли в лагерь кое-какую одежонку да, обувинку на деревянных колодках ботинки, верх с серых шинелей. В Выборге держали недели 3, родителей вызывали не раз, наверное, в КГБ. Что дали нам из тряпья финны, то в Выборге кое-что отняли и продукты тоже и увезли в Калининскую область. В Выборге хоть смену белья оставили, пусть старое, а в Калинине на вокзале забрали всё, вплоть до ложки с чашкой. В Калининской области были те семьи, которые были и в Клоге с нами, вместе теперь почти все растерялись, правда есть еще со мной вместе одна бывшая девочка, теперь то ей лет 60. Ну а мне 59 лет. Конечно, мы узнали друг друга, но это было в 1970 году, друг на друга поглядим, правда разговаривали, но о том, что мы знаем друг друга со времени войны ни слова. Мы были и остались людьми 2 сорта. Нас и сейчас опять равняют с теми людьми, кто действительно вез даже из той же Финляндии скот, хорошие вещи, были и там, наверное, хорошие люди, что так щедро расплачивались с рабочими. Но не все и не всем, скольких я встречала и знаю по нашему обществу, таких среди нас единицы, а больше все таких, как и мы до сих пор нищие. Учиться нам не пришлось, рано пошли работать, надо было зарабатывать на кусок хлеба. Да еще и 1946 г. нас снова разлучили с родной Ленинградской областью, деревня наша не сохранилась, сожгли ее и на блиндажи растащили. Отец наш воевал с первых дней и до последних.
Отец мой русский, родился в д[еревне] Старая Буря, а мать километров за 5 из другой деревни, их семья была финны местные. У отца фамилия была Ларионов Николай Никифорович, а мать Карконен Лидия Петровна. За муж мать выла в 1934 г., я родилась 1935 г., отец от нас ушёл к другой женщине и развелся с матерью и нас, детей, разделил. Брат остался на фамилии отца, а меня и еще сестру, 1939 г. рожд[ения], перевел на фамилию матери, объясняя это тем, что выйдут замуж переменят фамилию. Но сестра умерла в 1940 году, а мы с братом жили с мамой. 1941 г. отец вернулся на Новый год, это я уже хорошо помню, ну а в июне война, он ушел на фронт, a нас финской национальностью судьба кидает и до сих пор.
Фашисты отняли дом, скот, сожгли деревню, опоганили всё, топтали нашу русскую землю своими сапогами, сколько нас таких малограмотных, больных и неизвестно каких и чьих на нашей земле, всем кто прошел этот ад досталось с лихвой, кто где был, сколько их, как мы, не вернулись из тех лагерей смерти, сколько искалеченных судеб еще не живут, а существуют. У меня до сих пор ноет сердце за таких, как я, кто кроме казенной квартиры не имеет больше ничего, будь хоть он финн или русский. Моя мать, как и многие другие, после войны осталась больная, так и не встала как следует на ноги. Да вот еще хотела написать про 1946 г. Отец пришёл с фронта только в том, что было на нем, разыскал нас, вызвал, приехали мы к нему с Калининской в Ленинградскую обл[асть] Ломоносовский р[айо]н д[еревня] Марьино. У него нет ничего, а у нас и вовсе. Но благо вместе прожили мы с 1945 сентября по 1946 г. июнь, и вот вызывают мать в Ломоносов в КГБ. Дали ей бумажку, отобрали паспорт, правда тогда был временный, разрешено было взять по 15 кг багажа и за 24 [часа] опять вон из Ленинградской обл[асти] куда то в Сибирь, нас вывезли, а отец остался и опять они не смогли расписаться. Правда, мама работала в Марьино в подсобном хозяйстве, а мы с братом ходили в школу в соседнюю деревню. Я во второй, он в первый.
На этом наша учёба и закончилась на целых 4 года. Доехали мы до Перми. Ехали что-то долго, больше все стояли в тупиках. Может повезли бы и дальше, но в вагоне было много больных и всех сняли в Перми. Вот и наша мама попала в число больных и ее увезли в больницу, у всех больных, кого сняли, были и дети, и старики, нас всех собрали и предложили пойти в районное село Верхние Шуллы. Пришли. Это в 10 км от Перми. Ночевали в каком-то сарае. Утром трое взрослых пошли в райисполком, пришли какие-то люди женщина и мужчина и повели нас от этого села за 3 км. Маленькую деревушку забыла, как она называется, поселили в свинарник. На второй день пришли плотники, сделали топчаны для всех, загородили нас от свиней, а свинарник был от воинской части, подсобное хозяйство, прожили в нем 3 года. Родители без права работы, переписки с родными, мы без права учебы.
Раз в месяц родители ходили в отделение милиции, отмечались и так было до 1956 г., как над нами издевались все, кому не лень и дети, и взрослые, обзывали предателями, изменниками. В школе посажены мы были не только именно мы с братом, а все те дети, кто был с нами. Ходили в соседние деревни, просили милостыню, ходили по помойкам. Что могли дать нам наши родители, если они не работали, в свинарнике, видимо, от недостатка кормов дохли свиньи или еще от чего-то их закапывали днем, а ночью наши родители их откапывали варили, и мы ели их. Ну а уж когда родителей взяли на работу, тогда стало немного легче. Кое-как я кончила 7 класс, уже работала и училась в вечерней школе, работала везде, куда пошлют. Да также и другие, учиться уже не пытались, никуда поступать нам было сказано вам не положено, гулять мы тоже пошли где-то лет в 18, мы стеснялись даже самих себя, у нас нечего было одеть, ходили хуже всех. Боялись насмешек. Замуж вышли кто как, мой муж из детдома, у него ничего и у меня ничего и так до сих пор. У нас 4 детей, судьба их, у кого какая, с нами осталась 15-летняя дочь, учится еще.
Пока учили детей, себе ничего не приобрели, а теперь и вовсе ничего не купишь, все дорого, пенсия маленькая у него и у меня, и муж мой теперь инвалид по зрению 2 гр[уппы]. Я до пенсии не смогла доработать, болела.
Теперь нас опять делят на своих и чужих, ваших и наших. Я не пойму одного – кто такой ингерманландский финн? Не доходит до меня, он что не так говорит или не то делает, а я вообще такая финка, что говорить не умею и много нас таких, потому как родители были у кого кто. У мамы мать была полячка, они дома тоже говорили по-русски. Вот теперь с новым указом мы опять остаемся никто и звать никак, что нам теперь делать, если я получала также и другие 73 тыс. пенсии и у меня отнимут 28,700, то сможем ли мы прожить на 44300 месяц, когда 1 кг песка стоит 1400 р., масло 4500, а о колбасе и мясе думать забыть придется. Какая же это защита населения, если она за горло берет нищих. Мы не можем на свои пенсии купить себе ничего, кроме как питания, никто нам не помогает, но мы и не ждем. Но то, что немного дали, то теперь отнимают. Что сделали с этим указом за № 1235 от 17.08.94 г.
К кому мы тогда принадлежим и что будет с нами. Если у нас зарплата была у многих по 70-80 руб., когда шли на пенсию. Как и на что жить, или же голову в петлю толкать, у многих еще есть дети, их надо учить, кормить, одевать. Помогите нам, нас много таких. Живем мы с вами в одной России, а делят нас до сих пор на своих и черных.
Очень нам больно, что мы никто и звать никем. Разве мы, узники, не смотрели смерти в лицо, наши матери не умирали с голода, отдавая нам последние 150 г кусочек хлеба, чтобы над нами надсмеялись наши же руководители. Как мы радовались в 1988 г., когда прочитали в газете «Смена» статью «Откликнитесь дети войны», бывшие узники фашизма. Многие начали писать кто куда, и я тоже написала в Ленинград, Невский 39. Пришел ответ от Нины Васильевны Власовой и Стеллы Владимировны Никифоровой, потом ездили на собрания, запрашивали Ленинградское КГБ. Справки получили. Я получила справку в 1990 г. на себя и на брата с Ленинграда Литейного 4, что наделала эта война будь он проклята, прошло 50 лет, а нам нет покоя. Прожили наши родители в нищете и нам досталось, и дети наши ничего не видят. Это преподнесли нам подарок на 50 лет победы.
Господи, скорей бы смерть, не видеть этого ничего, не мучиться. У нас в Ломоносове общество узников, из них человек 120 финской национальности, все мы сельские жители. Трудно всех было собрать объединить. Все мы члены общества узников, платили взносы, теперь взносы надо раздавать, распадется общество. Какой нам позор, как смотреть тем людям, в глаза которых мы с таким трудом к нам приглашали, а они, как чувствовали, боялись к нам приходить.
Скорей бы смерть, так говорят почти все. Нас опозорили, снова облили грязью, от которой нам никогда уже не отмыться…
Основание: ГАРБ. Ф.Р-2105 Оп.1 Д.168.Л.99-105об.
Документ № 54
Из письма в редакцию газеты «Судьба» Т.М. Магадовой с воспоминаниями бывшей малолетней узницы Е.Е. Русаковой о пребывания в немецких лагерях
Российская Федерация, Краснодарский край, г. Новороссийск,
8 декабря 1994 г.
…В годы Великой Отечественной войны страдали не только взрослые, но и дети. На долю маленьких детей обрушился поток слез и лишений не меньше взрослого населения. Среди этих детей была, и маленькая Женя, которая сейчас живет и работает в городе Новороссийске. Её рассказ о ужасах детских лет в годы войны, записанный мною я поведаю вам, люди.
Родилась Евгения Евгеньевна в 1938 году в городе Одессе. Родители её отца были выходцами из Испании, и еще до революции, эмигрировали из Испании в город Одессу. Отец Жени был капитаном гражданского судна. Как-то его корабль, прибыл в Новороссийск, и некоторое время задержался на пристани. Это и дало повод встретить девушку, которую полюбил. Мать Жени, которую звали Тамара Ивановна стала женой капитана этого судна. От счастливой любви родилась девочка, о которой идет рассказ.
Любовь длилась не очень долго, так как началась война. Немцы торпедировали судно отца Жени около Севастополя, и капитан погиб вместе с судном и своим экипажем. О гибели отца своего Женя узнала в четырнадцатилетнем возрасте, уже после войны. После войны начались розыски погибших и без вести пропавших людей. Мать Жени, со старенькой и больной матерью, да двумя сестрами, которые тоже имели на руках детей, объединились для моральной поддержки друг другу. На их жизненном и военном пути было столько трудностей, горя и ужасов, что навряд ли возможно передать на словах и бумаге весь кошмар, пережитый этими людьми, и всеми теми кто жил в то время, и принимал войну такой, какой она была. Было такое время, когда нечего было кушать вымученные голодом и обессиленные люди ходили в плавни, это так назывался один район, чтобы собирать урожай буряка, который не успели собрать жители, покинувшие этот город и бежавшие подальше от немцев. Зимой, на плавнях, откапывали оставшиеся в земле буряки, несли их домой, чтобы накормить себя и детей, которые постоянно ощущали голод. Со слезами на глазах Женя и сестренки, вымученные от голода, хватали кусочки буряка и с жадностью съедали. Что же будет завтра? Никто не мог дать на это ответ.
Мать Жени, до прихода немцев, работала на швейной фабрике. Дети ходили в детский сад. В один из дней начался сильный налет вражеских самолетов и детей, из детских садов эвакуировали на железнодорожный вокзал. Там собирали детей со всего города. Родителей на фабрике закрыли, и не выпускали. Началась паника на рабочих местах. Взрослые люди, прорвали выход из проходной и вырвались из заточения, побежали на железнодорожный вокзал, к своим детям. В этот момент началась бомбежка на железнодорожном вокзале. Дети оказались оторванными от своих родителей. Под пулями и бомбами родители как могли, добирались до них, мысль была у них одна, чтобы быть рядом с ними. Когда родители увидели своих детей, то пришли в ужас, дети на железнодорожном вокзале были так тесно натыканы, что некуда было упасть даже яблоку. Те родители, кто смог встретиться с детьми, забрали их, а тех детей, за которыми не смогли прийти родители по различным причинам, погрузили в вагоны и отправили в неизвестное направление. В последствие, эти составы с детьми, были разгромлены при выходе из города Новороссийска. Наши войска отступали, и при отступлении они уничтожали на элеваторе пшеницу поджогом, а на холодильнике размораживали мясо, которое в этот момент там находилось. Мясо пропадало и по приходу немцев, на холодильнике, уже не осталось годной продукции. Вот это протухшее мясо, тушки барашков, немцы потом раздавали голодным и измученным людям. Все это запомнилось Жене, которой в ту пору не было и четырех лет. В один из дней, когда в семье у Жени нечего было кушать, её мать вместе со своей сестрой пошли снова за буряками, что выкапывались из мерзлой земли, и надо же, в этот же миг, напоролись на вражескую засаду. Их арестовали, и им грозил расстрел. Немцы кричали им, когда вели их арестованных: «Партизаны. Партизаны…» Одному из немцев дали приказ отвести задержанных на край города, и расстрелять их. Мать Жени имела привычку всегда носить возле своего сердца фотографию дочери-Жени. Когда немец привел их, в назначенное место, на расстрел, мать упала на колени перед немцем, и рыдая, просила его сохранить ей жизнь, так как у неё была маленькая дочка, которую она ему показывала на фотографии, и она ждала её дома, голодная. Мать плакала и кричала ему:» Киндер, маленький киндер дома. Ради Бога, не убивай нас». Немец, на удивление всех задержанных, сжалился над людьми и отпустил их. Только лишь предупредил: «Все из города, убирайтесь, а то…». Мать Жени вместе со своей сестрой, домой пришли только лишь ночью, днем они скрывались, чтобы никто не увидел, что они живы. Быстро собрали самые необходимые вещи на тележку, а сверху телеги посадили детей. Женя была на год старше своих сестренок двоюродных, поэтому ей пришлось идти наравне со взрослыми людьми, ночью пешком, да и, места на телеге уже не было. Дети войны, они переносили всю тяжесть тех лет выносливо и терпеливо. Все три семьи её родственников, находились по соседству, все три дома стояли рядом, по улице Свободы. В первый вражеский налет, снарядом от бомбы, который попал в дом, оторвало Жениному деду ногу. Дед, в это время сидел у окна, читал книгу. Деда не смогли спасти, так как по дороге в больницу он истек кровью и умер. Этим же снарядом разворотило угол у дома, и семья вынуждена была переселиться в дом сестры, что жила по соседству. Следующий снаряд угодил в корову и телочку, что были во дворе. Этой убитой скотиной и кормились некоторое время три семьи, да еще делились с партизанами, которые отступали от врага. В следующую бомбежку снаряд попал во второй дом, где жили Женя с родными. Всех родных, которые находились в этот момент в доме, засыпало землей, а мать Жени засыпана оказалась не вся землей, её голова осталась на поверхности. Благодаря этому все люди и спаслись, так как Тамара Ивановна кричала громко и просила помощи у людей. Кричала о помощи, предлагая все, что есть в доме забрать, кто спасет, как бы в знак благодарности. К этому времени подошла и Меланья Макаровна, мать Тамары Ивановны, которая в момент бомбежки была не рядом с семьей, а где-то в другом месте. Она и стала просить о помощи соседей выкопать всех родных. Женя находилась в это время тоже под землей, под матерью. Женя не задохнулась только лишь потому, что мать её прикрывала собой. А вот сестры, Люда и Вероника, сильно пострадали от бомбежки. У Вероники был вырван кусок мяса возле легких, и легкие можно было наблюдать простым глазом, они двигались при дыхании. y сестры Люды был пробит пах большим гвоздем и вырван кусок мяса под мышкой. У прабабушки Гаши все тело изранено, а у тети Клары, сестры Тамары Ивановны, вся голова была в занозах от бревен, которые разлетелись при взрыве. Раскопали все три семьи. Не пострадала лишь старшая сестра Лиза, которая была врачом. Она и помогала лечиться раненным людям. Муж Лизы был военным моряком и в последствии забрал всю семью в город Батуми, где они и остались жить, а семья Жени переселилась в их дом, который один остался целым и невредимым.
Пришли немцы, заняли город полностью, и уже каждый шаг людей был под контролем. Нашелся и доносчик, который сообщил немцам о том, что мужья сестер были военные, и поэтому сестер должны были арестовать. Это послужило срочному уходу сестер из города, да еще и то, что они попались на буряках, немцам…
Шли они ночью в Крымский район в село с названием «Русское, к родным. Родные поделились с ними тем, что было у них, дети и взрослые остались жить здесь. Немцы заняли и это село. Вскоре немцы собрали все взрослое население села и повели на рытье окопов. Люди трудились в три пота, под присмотром немцев с автоматами. Позднее все население собрали в эшелоны и угоняли в Германию. Гнали через Херсон, Запорожье, грузили и на паром. Паром потом бомбили. В Херсоне немцы разделили мужчин женщин в отдельные бараки. Многие женщины были с детьми. Население было здесь не только с Кавказа, но и из Белоруссии, Украины, Молдавии и других мест. Мужчин забирали в плен, в лагеря, а женщин и детей грузили в вагоны, тут же был и скот, отправляемый в Германию. На первой остановке, в Польше людей выгрузили из эшелона и оставили в концлагере Освенцим.
В этом лагере людям сделали санобработку, всех побрили и обсыпали веществом против насекомых. Немцы насчет этого крепко беспокоились, чтобы не было вшей и заразы. Если кто-то из населения узников заболевал какой-нибудь болезнью тут же его убивали. Никогда в лагере не лечили пленных людей, так как немцы боялись болезней и больных, считали себя выходцами «голубой крови» и брезговали всеми другими.
Через месяц пленных людей и Женю, с её родными переправили из этого лагеря в другой, этот лагерь был в городе Нюрнберг. Но и там они находились не долго, ждала их переправа из этого лагеря в город Форгейм. Вот в этом то лагере, Женя и все её родные находились до окончания Великой Отечественной войны. Что же ей запомнилось, пятилетней девчушке, за время пребывания в этом концлагере? Помнит надзирателя, который был очень злой и грубый, он всегда ходил с кнутом, это было для устрашения пленных. Часто надзиратель зло кричал на пленных, если видел, что кто-то не убрал за собой что-нибудь, и даже бил. А дети, даже при такой строгости находили смелость его дразнить. Дети и там, в концлагере, оставались наивными шалунами, проявляя русский характер игры в юмор, даже смотря смерти в лицо.
Однажды дети играли в прятки и наткнулись во дворе, бараком, за горой шифера на «сцену», которая до сих пор не даёт спокойно жить тем, кто это видел. За шифером, один из охранников, зажимая рот 12-ти летней девочки, насиловал её. Дети гурьбой побежали к своим родителям и сообщили им об этом, а родители сразу же сообщили коменданту лагеря. На следующий день, в лагере, этого охранника больше никто никогда не видел в глаза до самого окончания войны.
Кормили людей в лагере в основном одной брюквой, и эта брюква была каждый день. Один раз давали суп из одной брюквы, а в другой раз давали её отваренную, но масла никогда не ложили в неё, поэтому невозможно было понять суп это, или что-то еще. Хлеб кушали люди в лагере очень-очень редко. Это было только по праздникам, и давали его по-маленькому и тоненькому кусочку. Вот так проходило детство у этих маленьких детей. Сейчас совсем другое дело… Наши сегодняшние дети видят не только сладкое, но и то, что желает душа их, а вот дети в то время, в лагере жили по-другому…
Три раза в неделю их вывозили из лагеря к бургомистру города, для работы на его сельскохозяйственных плантациях. Дети прореживали там, у него, грядки с шпинатом, щавелем, редиской, салатом и заодно, делали уборку территории. В остальные дни работали на территории лагеря. В лагере тоже хватало дел для детей: уборка территории лагеря, чистка параш. Все эти работы в лагере выполняли только дети, так как родители были на работах более крупных, на заводах и фабриках. Работали на ткацких и шпульных станках, под надзором охранников. Среди русских пленных работали и немцы. Среди немцев были и сочувствующие русским людям, и их положению. Старшая над немецкими рабочими была Эмма. Эта женщина относилась к русским пленным по-человечески и всякий раз старалась выручить людей. Если нитки на станках рвались, или портилась шпулька, Эмма сразу же спешила на помощь. Если бы эти изъяны увидели охранники, которые надзирали за пленными, пленным могло бы не поздоровиться.
Русские пленные скрытно начали собираться в организацию, которая старалась проводить работу о вреде немцам, такую как портить работу станков и т.д. Эту организацию возглавил один человек, фамилию которого Евгения Евгеньевна хорошо запомнила. Он был писатель, и фамилия его была Малюта. В этой организации кажется было одиннадцать человек. Женина мама, тетка Жени, еще две женщины, имен которых за давностью лет Женя не помнит, и семь мужчин.
Когда наступило время распространения листовок, которые призывали пленных о нанесении вреда немцам — их распространили, но несколько листовок попали в руки немцам. Вот тогда, немцы собрали пленных и начали допрос о том, кто это сделал. Допрашивали долго и упорно. Люди морально и физически были измучены. Когда наступил черед допроса одной из женщин, она сразу же сломалась, и указала на зачинщиков этого «дела». Людей арестовали и увезли в гестапо. Два месяца их держали под страшными пытками. Только после двух месяцев маму Жени выпустили всю избитую и с раненой головой. Тетка пришла с мамой домой, но слегка помешалась. Не смогла она видно выдержать этого ужаса, который производили на ней и её близких. Остальных женщин вскоре за ним выпустили. Мужчины взяли всю вину на себя, да, и бургомистр города, у которого работали их дети, хлопотал за людей. Он говорил, что не замечал за матерями детей ничего плохого, что могло бы вредить немцам. Женщины сговорились, когда их допрашивали. Говорили одно и тоже: «Ничего не знаем. Ничего не видели». Это их и спасло, но вот мужчины из гестапо не вышли. Больше их никто из пленных так и не увидел. Если кто-то из них чудом уцелел, пусть прочтут они здесь слова благодарности за всех женщин, которых они спасли, взяв всю вину на себя, а если их уже нет в живых, светлой им памяти от всех матерей и детей, которых они спасли. Пусть будет земля им пухом! Храни их души Господь!
Вскоре настал день, когда немецкая женщина Эмма сообщила всем русским пленным о том, что будут давать кушать отравленную пищу. Она и здесь постаралась помочь русским. Все пленные отказались употреблять отравленную пищу, сделали бойкот. Американские войска ускоренно начали занимать немецкие территории. Начинались налеты на немецкие города и села. Налеты были очень сильные. Было что-то неописуемое и страшное, когда 30-40 самолетов все, как сговорились начинали бомбить населенные пункты. Немцы сильно боялись этих налетов. Всех пленных хотели уничтожить поэтому загоняли в бункер людей, но люди об этом знали. Во время очередного налета немцы начали собирать людей в бункер, но некоторые люди скрылись, так как немцы не смогли проследить строго всех, кто скрылся, а кто ушел в бункер. Тот, кто убежал от смерти остался жив, а кто пошел в бункер, тот погиб. Есть сведения из рассказов людей, что многие убежали от смерти во время налетов и бомбежки.
На следующий день, после бомбежки, в город вошли американские войска. Своими танками они снесли ворота в лагере, из колючей проволоки, и часовые вышки. Американские солдаты освободили русских пленных. Сразу же они открыли все немецкие продовольственные склады, и кормили измученных и отощавших от голода людей. Люди сразу же разобрали различные консервы, крупы, шоколад. Ели столько, сколько смогли. Женя до сих пор помнит с каким аппетитом она ела гречку и рыбную консерву. Вкус этих продуктов она запомнила на всю жизнь, но тогда этот вкус её так манил своим ошеломляющим запахом, что сегодня такого уж качества запаха она не ощущает. Наверное, потому не ощущает, что уже не голодна, живет все живет всегда с продуктами и досыта их кушает.
Через несколько дней американские военные предложили людям выбор, или ехать на родину, а кто не хочет, мог выбрать себе любую другую страну для проживания. Некоторые не захотели ехать на родину, а отправились в другие, выбранные ими страны. Но Женя со своими родными не отказались от родины, и вместе с ними было много людей, уезжающих в Россию. Начали подъезжать автомашины, которые увозили людей в Польский город Бреслау, для передачи их военным властям России. В Польше люди жили полгода. Они все ждали, когда же их вернут на родину, в Россию. Сладкие сны о родных далях часто напоминали им об родных местах, которые невыразимо манили их туда, где проходило их детство, юность и зрелость. Ведь среди этих «бывших пленных» были не только дети, но и юные, и даже старики. Родина тоже ждала встречи с ними, но обстоятельства, зависящие от конкретных людей, заставляли ждать своего часа. Люди терпеливо и молча ждали…
А составы, как бы вторя людям: «Ждите, ждите, ждите…» проходили мимо них, нагруженные мебелью, станками и другими вещами, отправляемые русскими военными к себе домой, в Россию. Людям там, в этих составах не находилось пока еще места. А когда оно нашлось то прошло ровно полгода. Эти полгода нужно было что-то кушать и где-то жить. Женя помнит, что жили они с родными на вокзале, а чтобы прокормиться всем, посылали детей побираться. Давали в руки котелок и дети ходили по вокзалу, просили милостыню. Кто-то жалел детей и ложил в котелок то, что мог. Часто была варёная картошка в котелке, варенные яйца и чеснок. Вот он и спас Женю, когда она заболела малярией, которая появилась после купания в озере, где купались и лошади, а не только дети. Этот чеснок как лекарь хороший, помог ей встать на ноги. Благодаря ему она вылечилась.
По приезду домой, на родину в Россию, всем бывшим пленным не нашлось у себя дома места. Во-первых, не дали ни прописки, ни работы, ни крыши над головой. Бывшие узники лагерей ютились кто где мог. Некоторые шли наниматься на очень тяжелый труд, вроде лесопилки. Многие нанимались грузчиками на вокзал, на разгрузку вагонов. Жители городов и сёл, где находились «узники» фашистских лагерей остерегались входить в контакт с бывшими узниками, т.к. властями эти контакты пресекались, а бывшие узники почти все без исключения получали одно имя «враг народа».
Каждый месяц им нужно было отмечаться в КГБ. Это было сделан сделано для того, чтобы люди никуда не выезжали, а жили безвыездно. Целый год они жили безвыездно. Этот год шла проверка всех без исключения вернувшихся людей. Проверяли все, то есть, где были, и чем все это время они занимались.
Тот дом, что уцелел от бомбежек был растащен до последнего колышка под забор, и на плане, из трех домов, осталась лишь одна труба от водопровода и кусты сирени, которые напоминали, что здесь, когда-то жили люди, и любили сирень.
Средств для постройки жилья у женщин не было. Мужчины их погибли на войне, помощи просить было не у кого. Женщины вместе со своими детьми, вынуждены были скитаться по частным квартирам, и зарабатывать на пропитание и жильё любым трудом.
Вот так сложилась жизнь в детстве у Евгении Евгеньевны Русаковой, которая живет и работает рядом со мной. С её рассказа я и записала эту не очень весёлую историю, о жизни пленных в лагерях фашизма. Возможно что-то упущено нами, да это и вполне вероятно, так как это все видела маленькая девочка, а не взрослый человек, но вот когда она выросла, все, что было в её памяти всплывало, а уж я с её слов и поведала вам этот рассказ…
Основание: ГАРБ. Ф.Р-2105 Оп.1 Д.168.Л.73-80.
Документ № 55
Из письма малолетней узницы лагеря ОСТ-3 (Германия) А.Б. Забельской (Касперович) о пребывании в немецком лагере
Белоруссия, г. Брест, 14 декабря 1994 г.
…Под Бобруйском, на небольшой железнодорожной станции жила семья.
Отец семьи, 1885 года рождения, солдат I-й империалистической войны, стрелочник этой станции. Дал солдат себе зарок: если останусь жив, будет большая семья. Мать- 1901 г. рождения. Мать-героиня. Восемь детей.
Весной 1941 г. отправили старшего сына в Красную Армию. Летом война. Воевал на северном фронте, пришел инвалидом. Работал на Брестчине председателем колхоза, в 1959 году утонул. В голодную зиму 1942 года отправили второго сына родители к родне в деревню за продуктами. Вышел хлопец с торбочкой из деревни, да на шоссе не выпустили. Отняли сапо и хлеб, а самого этапом в Германию. Бежал, пойман. Концлагерь. После освобождения был в нашем штабе писарем. До конца войны не знали о нем. После работал в совхозах бухгалтером, умер от рака в 1993 г.
В конце февраля 1944 г. на станцию немцы пригнали несколько сцепленных вагонов непонятной для населения формы. Начали загонять туда людей, там обливали водой и неизвестной вонючей жидкостью. Там побывала и наша семья. Утром спали дети. В печи кипел чугунок с картошкой. Вваливаются немцы. В чем были, оказались на открытой платформе вагона. Помню протяжный крик старшей сестры: а-а-а-. Удар прикладом. Серенький сверток на руках мамы.
Двое родителей и нас, шестеро малолетних детей: X.I.1928 г.(15,4), 1931 (13 л), 1933-( 11 л), 1935-(9 л), я — ІІ.ХП.1938 г. (5 л. 2м.), 19.1.1944 г. ( 1,5 мес.)- всех нас восемь человек при вооруженных солдатах, на платформе угнали в Германию. Зачем? Кому и для чего мы нужны были?
В каком-то городе, за колючей проволокой, сильно пахло горелым. Там лишили нашей одежонки, там обули нас в деревяшки и выдали спецодежду. Снова вагоны.
Огромное песчаное поле без травы. Бараки, бараки. Вышки, проволока, ворота. Полосатые колонны под конвоем выводятся за ворота на рассвете и возвращаются ночью. Все, кто может стоять на ногах, в шеренгу конвоя. В бараках дети, дети, дети. На трехэтажных нарах в паре с нашими нарами женщина из Орла. Одна при детях, их много, по несколько на каждом перекрытии нар. Из-под земли ползло огромное ярко-красное солнце. В обратной от него стороне день и ночь горел большой город. Самолеты тучами шли на него, захватывали кругами расположение концлагеря и бомбили поле вокруг. Кренились вышки, боком ложилась проволока, на ней не раз висели разодранные тепа в черных клочьях, черные сапоги.
Длинный бетонный стол. Плошки с варевом. Руки еле дотягиваются, высоко. К локотку закатан рукав. Руку в плошку. В рыжей теплой воде отварен сухой кольраби. Там много твердого, очень твердого. Наощупь выловили. Сложили возле плошки на стопе. У кого больше, тот сегодня и победил. Твердое — это вареные черви и червячки. Песок, песок, желтый песок. На ножках синева, болячки. Посыпаем их песочком. Легче.
Деревяшки большие и широкие. Ножка помещается в головку, за пяткой большое пространство. Двигать ими неудобно и тяжело, они сзади сходятся клином, налезают друг на дружку. Летом сбросишь, в холод всегда мокрое попадало туда. Сначала грело, потом ноги синели. Песок, желтый песок. У правого бока внутренней дороги барак. Там Макс с плеткой, и табуретка. Он огромный, темные галифе, подтяжки через живот. У табуретки всегда очередь детей. Плетка. Бомбёжки, жуткие бомбёжки. Голова под нары не лезет, узко, бежишь в угол, а туда кинулись все, один под другого. Катается в копоти железная буржуйка, без воды жестяный бочок. Хорошо прятаться в песочке. Засыпаешь себя до головы. Получается горка. Руки на лицо. Страх уходит в землю, легко и интересно. Самолеты без звезд, не наши, но бьют же их. Значит, спасают нас. Такая радость. Свои. Помогите. Не слышим даже самих себя.
Ночью ребенку надо, по-маленькому. Мама нащупывает ногами, но не находит. Слева стоны на нарах. Не во что. Улица, песочек. Маму хватают. Больно, лечу и падаю. Ее приводят утром. Запухшие глаза, кровоподтеки. Нечёсаные волосы в трухе и крови. Заколыхалась и вышла за ворота колонна, в немом ужасе смотрят люди на маму, она ушла с колонной. Простите, мама.
Песочек, желтый песочек. Радость плененного детства. Любимая игра живых скелетиков: как ты будешь падать, когда будет расстрел? В разных позах лежат на песочке детские тельца. Не так, говорят старшие дети. Надо падать, чтобы не вниз головой. Надо сначала па набок, потом распластаться. Надо сильно зажмурить глаза, а то вороны выклюют. Вот так надо. Чего дышишь, мертвые не дышат. Макс!.. Позы меняются. Над ножкой лепится горка песка. Деревяшка устанавливается на горке. Это кораблик… Затихли бомбежки. На восходе солнца начала гудеть земля. Тугой сильный гул.
Ночью открылись ворота. Детей волокли взрослые. Рот зажимала чья-то колючая ладошка. Шли долго, медленно. Выползало солнце. Дорога раздвоилась, раздвоилась и полосатая огромная колонна. Мы на правой стороне. Ведут по обочине. Дорога крест-на-крест в надолбах. Приказ лечь лицом к земле. Идут вооруженные дети- подростки. Сопровождающий на велосипеде.
Снова движение. Сколько? Был мелкий лесок. Снова лежали, низко кружил их самолет. Был луг и вдалеке очертания моста. Снова движение. Без еды.
Ночь. Окраина без единого огня. Запихивают в огромное здание. Крик ребенка. Свет фонарика. Рука тычет пистолет ребенку в рот. Сильно хочется спать. Тело куда-то едет само. Темень. На животах люди тихо выползают из здания. Надо держаться за чью-то ногу. Руки срываются, нет сил. Снова тело поехало само.
Как ползем, так куда-то проваливаемся. Сзади в темени напирают и тоже проваливаются, падают. Были очертания деревьев, все исчезло, в какой-то глубине. Тела людей один на одном, шепчут о детях. Сижу на ком-то. Пальчики ковыряются в земляной стенке, она мягкая, сырая и холодная.
Лохматые головки сверху прямо над моей. Это мальчики задержались наверху. Они так громко шепчут и задыхаются: наши, там наши, наши разведчики. Мы им всё рассказали. Тела внизу заколыхались. Сваливаюсь в теплое и мягкое, все шевелится и молчит. В небе ракеты. 0 них только слышу шепот, да мелькнул отблеск. Вдруг вверху застонало и загудело. Выли снаряды, свистели пули. Сыпалась земля. Люди плотно прижаты. Просят о детях. Огромное недалекое зарево осветило. Мы в широкой и глубокой траншее, которая уходит под землю, как котлован. Шепот: во, горит, это катюши. Руки поднимают вверх, вижу, как раскаленным углем горит большой кирпичный дом, как будто светится насквозь. Шепот: молодцы наши, там битком набито эсэс с передовой.
Канонада затихла. Засыпаю. Лязг и грохот. Будто наезжает сверху огромная сипа. Содрогается земля. И тихо снова. Из тишины сильный мужской голос: братья, сестры, выходите. Братья, сестры, выходите. Люди молчат. Снова голос: есть ли орловские, курские, брянские. Ждем вас, выходите. Уже совсем светло. Кто-то из наших закричал не своим голосом. И тут же в глубине траншеи закричали немецкими голосами мужчины и женщины, дети. Слово капут… капут… и детские вопли слились. Наши полосатые изможденные женщины отрывали немецких женщин от их же детей. Они пытались душить своих детей, кричали капут, капут. Танки стояли подковой, орудиями к нам. Красные звезды, на танках тоненькие зеленые березки. Теплое майское утро. Люди из траншеи стояли большой толпой, как немые. На танках стояли красивые люди, не двигаясь. Заголосила не своим голосом женщина и упала. Люди поползли к танкам на четвереньках. Кто-то дал в руки консерву. Кто-то быстро ее отнял.
Движется тележка на резиновых колесах. Ее помаленьку тянут полосатые спины, их много. Дорога не широкая. Мы справа, а от нас справа шеренга солдат. Из тележки, где лежим мы, дети, видно, как эти солдаты идут рядышком и шевелят большими железными прутьями.
С другой стороны, навстречу нам, движутся тягачи и машины, танки, подводы. Все забито солдатами. Машины выше нас, из них гул человеческих голосов. Все кого-то громко спрашивают, так громко. Все дяди плачут. Почему?
От движения на той платформе, до движения по этой дороге прошло четырнадцать месяцев.
С мая по август 1944 года — госпитали наших войсковых частей. В каком же надо было быть состоянии, если за этот период времени память оставила только три воспоминания: наклоненные лица в белом; сильнейшая жажда сна; санитарная лошадка с одним глазом. Все.
Не помню дорогу домой. Не помню жизненные действия остального сорок пятого года. Память заговорила осенью 1946 года, когда в близлежащий совхоз им. Ленина отец на волах перевез уцелевшую семью. Шло голодное время в послевоенные годы. Увез на землю-кормилицу, а в декабре 1946 г. умер на новом месте. Опухшая мама не оформила факт его смерти. В 1955 году это сделает народный суд г. Бобруйска. Мама не обратилась за пенсией детям по отцу. Так мы и выросли.
Низкий поклон людям Бобруйщины и Брестчины за хлеб-соль.
Низкий поклон ветеранам войны за жизнь нашу.
Из семьи десять человек: двое родителей и восьмерых детей, на сегодняшний день в живых осталось трое: Я, сестра Станислава, брат Владимир. Это – 1928 г., 1938 г., 1944 г.
Все остальные умерли, из них трое трагически погибли в разное время…
Основание: ГАРБ. Ф.Р-2105 Оп.1 Д.168.Л.52-58.
